— А кто онъ такой, этотъ баринъ? спросилъ съемщикъ.
— Да такъ, ярыжка, отвѣчала баба. — Говорятъ, что въ чиновникахъ когда-то служилъ. А по нашей мѣстности онъ адвокатъ. Вотъ кто на кого разсердится и засудить кого-нибудь захочетъ — сейчасъ къ нему. Онъ деньги возьметъ, жалобу напишетъ и къ мировому. Много вѣдь нынче крестьянства-то промежъ себя судится. Да и не одно крестьянство, а есть у насъ лавочники, кабатчики, приказчики. Вотъ, къ примѣру, кабатчика поймаютъ, что онъ водку съ водой продаетъ, протоколъ составятъ и подведутъ подъ штрафъ, а кабатчикъ къ нему. «Такъ и такъ, защити, выпутай». А онъ сейчасъ: «деньги на бочку». Ну, и начнетъ отводы строчить да выпутывать. Онъ баринъ умный, все знаетъ, а только ужъ и ярыга же и кляузникъ, не приведи Богъ, какой. Чуть что не по немъ — сейчасъ кляузу.
— Охъ, какой человѣкъ! проговорилъ съемщикъ. — И что у васъ здѣсь за люди! И крестьяне, и помѣщики все на подборъ.
— Да вы-то, можетъ быть, съ нимъ и сладитесь. Вы баринъ, и онъ баринъ. Для насъ, для крестьянъ, онъ ужъ очень пронзительный, а господа дѣло другое. Вы, можетъ быть, такой же хитрый да умный, такъ и сами его засудите, ежели онъ начнетъ кляузы подъ васъ подводить. Очень ужъ у него паркъ-то хорошъ для гулянья, ну, и прудъ съ карасями, можно на лодкѣ кататься по пруду — такъ вотъ я больше изъ-за чего! Сводить?
— Ты ужъ столько про него наговорила, матушка, что къ нему и итти страшно, покачалъ головой съемщикъ, стоя въ раздумьи посреди дороги.
— Сходимъ, посмотримъ, что за дачи такія. Въ помѣщичьей усадьбѣ сто разъ пріятнѣе жить лѣтомъ, нежели чѣмъ съ мужиками, сказала съемщику жена. — А что она про него разсказываетъ, такъ, можетъ быть, все это и враки. Вѣдь крестьяне вообще не любятъ помѣщиковъ. Вотъ онъ явился передъ ними какъ конкурентъ съ дачами — ну, и ненависть…
— Вѣрно, сударыня, вѣрно, поддакнула баба, хоть и не разслышала всего того, что говорила мужу съемщица, ибо та говорила полушепотомъ. — Это онъ только намъ, крестьянамъ, страшенъ, а умный баринъ завсегда супротивъ него зубы найдетъ. Такъ сводить?
— Своди, своди, милая.
— А на полфунта кофею прожертвуете? задала вопросъ баба.
— Да, да…
— Полтинничекъ дадите?
— Что-то ужъ ты больно дорогой кофей пьешь. Вѣдь полфунта-то обыкновеннаго кофею стоитъ не полтинникъ.
— Да мнѣ чтобъ ужъ ребятишкамъ и на прянички.
— Ну, хорошо, веди, веди.
— Пожалуйте, сударыня-барыня, хоть пятіалтынничекъ для перваго знакомства. Вѣдь ужъ я васъ въ одно мѣсто все-таки сводила, а не моя вина, что вы тамъ не поладились.
Съемщикъ и съемщица переглянулись другъ съ другомъ и улыбнулись. Съемщица дала бабѣ пятіалтынный. Та повела ихъ.
— Вотъ только за церковь пройти, да въ сторону взять малость — тутъ сейчасъ и заборъ ихняго парка начнется, говорила она. — Намъ, барыня, и самимъ будетъ лестно, если на этого барина какой-нибудь другой баринъ налетитъ и скрутитъ его хорошенько. А то вѣдь, вѣрите ли, замучилъ. Теперича сидитъ съ хлѣбцемъ за кустомъ и нашу скотину на свою землю заманиваетъ. И чуть скотина зашла, сейчасъ кричитъ, что потрава, загоняетъ ее себѣ въ хлѣвъ, а потомъ штрафъ… Ужасъ какой аспидъ! Самый что ни-на-есть пронзительный полячишко.
— Полякъ? спросилъ съемщикъ.
— Полякъ-съ, и самый заядлый.
— А какъ его фамилія?
— Игнатій Каштанычъ Подлевскій. Вы вотъ на мужиковъ нашихъ жалуетесь, а этотъ еще хуже. Вотъ ужъ не упуститъ-то, что по рѣчкѣ плыветъ. Онъ и землю-то отъ графскихъ племянниковъ оттягалъ такъ зря. И землю, и усадьбу… Когда графъ были померши, то наѣхали ихъ племянники, чтобы дѣлиться. Наслѣдство, значитъ… А онъ и раньше еще ихъ зналъ и деньги имъ на кутежъ давалъ. Племянникамъ-то, то-есть, графскимъ… Дастъ гривенникъ — требуетъ полтину. Ну, какъ узналъ, что вотъ имъ наслѣдство — сейчасъ и является къ нимъ. «Давайте, говоритъ, я вамъ все по судейской части справлю и подѣлю васъ». Ну, тѣ вьюноши молодые, неопытные, согласились. Онъ имъ сейчасъ на кутежъ, да и давай ихъ спаивать. Да въ годъ-то такъ споилъ и запуталъ, такія у нихъ бумаги отобралъ, что и земля, и усадьба ужъ оказались не ихнія, а его, полячишки. Тѣ «ахъ, ахъ» — да ужъ дѣлать нечего.
— Тс… Ну, и чѣмъ же кончилось? спросилъ бабу съемщикъ.
— Пріѣхалъ со становымъ и выгналъ графскихъ племянниковъ изъ усадьбы… «Такъ и такъ, говоритъ, она мнѣ за ваши долги досталась». Съ тѣхъ поръ вотъ и живетъ тутъ, смерти на него нѣтъ.
Завернули за уголъ и показался большой липовый паркъ съ полуразвалившимся бревенчатымъ заборомъ. Изъ-за голыхъ еще деревьевъ виднѣлась зеленая крыша двухъ-этажнаго барскаго дома.
Съемщикамъ пришлось входить во дворъ усадьбы Подлевскаго. Во дворъ вела отворенная калитка, прорѣзанная въ дощатыхъ некрашенныхъ воротахъ, полотна которыхъ, однако, находились въ полуразрушенныхъ каменныхъ столбахъ. Очевидно, что въ столбахъ были когда-то рѣшетчатыя желѣзныя ворота, но впослѣдствіи замѣнены дощатыми. На одномъ изъ столбовъ видны остатки прежняго величія, стоялъ каменный левъ съ отбитой лапой, а передъ львомъ торчалъ заржавленный стержень, на которомъ, по всей вѣроятности, былъ когда-то укрѣпленъ каменный шаръ. На другомъ столбѣ уже и льва не было, а виднѣлись только два желѣзныхъ стержня.
— Въ калиточку пожалуйте, пригласила съемщиковъ сопровождавшая ихъ баба.
— Нѣтъ, ужъ лучше ты сама иди впередъ, ты знакомѣе, а я сзади. Я боюсь, нѣтъ ли тамъ собаки, какъ бы не бросилась да не укусила, отозвался съемщикъ, пятясь и удерживая свою жену.
— У него-то собака? У здѣшняго-то барина? понизивъ голосъ, сказала баба и отрицательно покачала головой. — Что вы, помилуйте! Никакой собаки онъ не держитъ. Вѣдь собаку надо кормить, а онъ и самъ-то подчасъ не допьетъ, не доѣстъ.